Шах и мат

Шах и мат Новенький развернул шахматную доску, подумал минуту и осторожно сделал ход. – Видал? – спросил Тёма. – Опять. Не жрёт. Играа-ает. Лёня кивнул, не отрывая взгляда. Его раздражал Пронерский. Высокий, худой как жердь, он отличался от остальных работников овощного склада бледностью и черными кругами под глазами, а взгляд его перерезал ножом и обжигал мутным огнем. Пламя это отдавало неясной властью над самим собой – жесткой и холодной. Иногда казалось, что он может заставить себя отрезать палец ноги и не поморщиться. Работал он старательно, никогда не отлынивал, но за две недели сказал слов пятьдесят, не больше, а на перерывах не ел ничего, только прихлебывал кофе и дымил дешевыми сигаретами. И, конечно, шахматы. Полированную длительным использованием доску он ставил перед собой на ящик с киви и начинал играть. Людка и Света – те, что мыли овощи и вязали из зелени пучки – даже пробовали с ним схлестнуться, но паренек одолел их. Вслепую. – Как же бесит, – вздохнул Тёма. – Да чо он тебе, – сказал Степаныч и отломил батон. Каждый обед он сжирал один батон и запивал его полторашкой молока. – Он чо? Тебе вот приятно? Мне нет. – Дурак ты, – процедил Лёня. – Неправильно это. Не по-мужски. Сидит, молодой, от мужиков отвернулся. – Да ладно. Чо он? – снова возразил Степаныч. – Закрой рот, Степаныч. – Ладно. – Не-не. Вот правда, – Леня отпил из термоса. – Он думает, будто самый умный? Нас не уважает. – Ебать у тебя глаза злые, – хохотнул Тёма. – Не, я подойду к нему. Я… – Ты уже говорил так. – В этот раз точно подойду, – хлопнул по лакированному столику Лёня. – Ток не бей, а то за это и уволить могют. – Не буду, – сказал Леня. – Чо ж я, зверь? Ответа он ждать не встал, пригладил редкие белобрысые волосы и двинулся в угол к Пронерскому. Когда на него кто-то зыркнул из-за стола, голову как всегда прибило яростью. Лёня чувствовал своё пивное пузо и помятое лицо… А когда-то он был красавчиком, ходил в бокс, и жена – набравшая несколько десятков килограмм и в четыре раза больше стервозности – в то время пищала от вида его подтянутого торса и влажнела за секунду. Вернуть бы время назад… “Тогда б я постарался.” Сохранил бы начинающий рассыпаться брак. Пронерский молча продолжал игру. Со скрежетом почесал копну жёстких волос землистого цвета. – Сём, – почти ласково сказал Лёня. – А, – Пронерский поднял голову и улыбнулся уголками губ. – Привет, коллега. При взгляде на лицо парня желание взять и ударить усилилось. Чем он так приводил в ярость? – Сём, – повторил Лёня, добавив в голос угрозы. – Я вот о чем поговорить хотел. Ты слушай. Вот смотри. Мы, э, с мужиками… – Ну, – перебил его Пронерский. – Я думаю, нам не стоит говорить. – Да не бойся… – Я не боюсь. Это для вашего же блага. Лёня кашлянул. – Чо? – Я видел, что вы при разговоре с коллегами смотрели-с на меня, и руки у вас дрожали. Вы отхлебнули из термоса, а я еще на прошлой неделе понял, что там далеко не чай. Кроме того, я своим внешним видом и привычками раздражаю-с вас… О, – парень сдвинул слона – аккуратно, поставив ровно по центру клетки и развернул доску. – Вот так. Интересный ход, – заметил он и продолжил. – И вы пришли… в общем, – вздохнул он. – Я знаю, зачем, кроме того, я знаю, что из этого последует. Лёня расхохотался. Смех затерялся высоко, под потолком склада. – Испугался? Да не буду я бить. – Я знаю, – уверенно сказал парень, и так серьезно глянул на Лёню, что спину подрал морозец. – Скажу сразу. Я не пью. Брови Лёни мелко задрожали, будто по ним пустили ток. – Н-но… я же, в смысле, просто дружить. – Я не ищу знакомств, Леонид. – Ну господи, ну чо умного строишь? Ну угадал, да. Бухать я зову. – Не угадал, – усмехнулся Пронерский. – А просчитал. Заранее. Леня выдернул из руки парня сигарету и выбросил в угол. Пронерский вздохнул. – Чо не поднимаешь? – Я знаю, зачем вы её… – Подними. Парень встал и пошел за сигаретой. Лёня ударил Пронерского по ногам, и он рухнул. Рука вцепилась в доску и утянула ее за собой. Фигуры черно-белыми лепестками усеяли бетонный пол. – И это просчитал? Парень не ответил. Лёня взглянул на него и сжал кулаки. – Я не буду звать никого, не паникуйте, – спокойно сказал Пронерский. – Я? Я паникую, щенок? – И друзей ваших не жду. Знаю, что они не помогут. – Нихера ты знаешь! – заорал Лёня. – Не строй из себя этого... Пророка! Пронерский встал и пожал плечами. Он поднял доску и принялся расставлять фигуры обратно. – По памяти, значит, – усмехнулся Лёня. – Всё выёживаешься. Он отряхнул парню спину почти дружелюбно и подал сигарету. Теперь, когда злоба вышла с жестоким ударом, Лёня смотрел за происходящим почти бесстрастно. – Я не люблю, когда выёбываются, мальчик, – сказал он. – Ненавижу. – Заметно-с. – Ты не кипишуй только. Или мстить собрался? – Нет, – покачал головой парень. – Я уже отомстил. Лёня сглотнул и почувствовал как лоб прокрыла испарина. И понял, отчего так жутко. Голос у него такой – хрипловатый, ленивый, как будто действительно всё знает… Ну, если проводить сравнение, Лёня бы сказал, что это голос дьявола. Бледного и дымящего дешевым куревом. – Г-где… Где отомстил? Пронерский сделал ход и с тихим скрежетом дерева о дерево развернул доску. – Слушай, ты не пугай. Я те последний раз грю – просчитать ты можешь… Когда посрать только. И всё. – Но, Леонид, – Пронерский поднял черные как грех глаза. – Как в итоге оказалось, что вы отряхнули меня и подали сигарету, которую сами же выбросили-с, м? Я вас к этому подвел. – Ты не мог, – у Лёни затряслись щёки, как у бульдога. – Совпало! – Гм. Вы не первый, кто так говорит-с, – парень прикончил сигарету и сразу же достал новую. – Братан, ты не прав, – попробовал Лёня по-другому. – Я подошел и нормально к тебе. Сказал, что и кого. – Я вам нормально ответил, – парировал Пронерский. – А уже после вы ударили меня-с. И в тот самый момент, когда я летел вниз, начал мстить... – Ну чо ты сделаешь? Последний раз говорю: пойдем, с мужиками пива выпьем. – … потому что я просчитал эту комбинацию давно. Лёня раздражённо фыркнул. – Ты правда думаешь, умный? Потому что в шахматы играешь? – Я не умный, – сказал парень. – Я гений. – Если ты, сука, гений, – снова распалился Лёня. – Нахера таскаешь мешки в складе сраном? Башки не хватило миллионы заработать? – О, “башки"-то хватает, – Пронерский рассмеялся, однако вид его выражал подавленную тоску. – Я с детства был самый умный. Всё началось, когда я пришел в парк. Старички сидели за столиками и предлагали играть в шашки. Не прошло и недели, как я обыграл всех. И знаешь… шашки – игра комбинаций. Если игрок заканчивает игру эффектной комбинацией, то заслуженно получает славу. Лёня неожиданно для себя слушал этот медленный и тихий, как лесной ручей, монолог. – Веселье началось, когда я понял, что могу применять этот навык в жизни. Уже во втором классе я мог заставить родителей делать то, что мне нужно. Но не стал. А в юношестве осознал, что меня – успешного студента – боятся. Даже девушка, которую я искренне любил-с, бросила меня. Знаешь, что она сказала? Будто я – машина, дергающая за ниточки, что держал при себе обманом, манипулировал… что даже расставание я просчитал заранее, – Пронерский захихикал. – А ты?.. – Нет, – покачал головой парень. – Я ничего не делал с теми, кого любил. Уже в десять лет я решил, что это страшно и жутко. Но они не верили. Когда эмоции слишком сильны, это ломает любую логику и рассыпает в груду костей самую эффектную комбинацию. Однако это послужило мне… Уроком. Видимо, я отмечен небесами. Ты представляешь, в чём хохма? Логика допускает такой расклад. Как говорится, “сосите, атеисты.” Лёня слушал, однако почти потерял нить разговора. – Это не я машина, – сказал Пронерский. – А все вы. Кнопочки ваши я знаю, как свои двадцать пальцев. Даже упомянутые эмоции можно попробовать захомутать. Что я и делаю, когда нужно. – Ты брешешь, – зашипел Лёня. – Не может такого быть. Ты просто сдурел. Надумал себе… чёрт знает чего. – Да? – поднял брови Пронерский. – Когда я падал, то специально опрокинул доску, чтобы расставить их заново по памяти. И спровоцировал вас на замечание о том что я выпендриваюсь, подразумевая что удар по ногам был наказанием за это. Из этого – очевидно же – вытекал-с вопрос о возмездии. Вы довольно агрессивны и явно хотели заставить меня выдавить нечто вроде “н-нее-ет, какая мее-есть, это слишком для меня, ты так силеее-ен.” Последние слова парень изобразил блеющей овцой. – Ну, да, – похолодел Лёня и понял, что почва ускользает из-под ног. – И удар ты просчитал, но не остановил. – Я не мог этого предотвратить. Эмоции-с. Кроме того, осознал возможность удара я в последние четыре секунды. Однако и это я смог обратить в свою пользу-с, ради мести. Можно назвать это гамбитом. – Ток пробуй мне что-нибудь сделать, гамбит сраный, – сказал Лёня. – Зубы потеряешь. – О, нет-нет, ни вам, ни вашей любимой Тане ничего не грозит-с, – усмехнулся Пронерский, и Лёня понял, что покрылся мурашками. – Откуда ты, пёс, знаешь, что мою дочь зовут Таня? – Узнать информацию нетрудно, если пожелаешь, – пожал плечами Пронерский. – Двадцать первый век всё-таки. – Я задолбался с тобой спорить, – завыл Лёня. – Ты… какой-то псих. – Спор? Леонид… – причмокнул парень. – Я знаю что вы скажете на две-три реплики вперёд. Я знаю, что будет в политике ближайшие десять лет. И вы думаете, будто мы спорим? Это развлечение, в котором вы на месте плюшевого мишки-с. Я давно устал от денег и просто скитаюсь, ищу новые игрушки… И даже это надоедает. О, вот и победная комбинация. Шах и мат, – он склонился над доской. – Вместе с вашим предсказуемым ударом! С последними словами он поднял доску, и тяжелый кулак с глухим стуком впечатался в нее. Лёня отдёрнул руку и грязно выругался. Подошли Тёма и Степаныч. – Тебе пиздец, – сказал Лёня со злобой в голосе. – Был бы пиздец, – поправил Пронерский. – Но рассказом о своём юношестве я оттянул время-с. Через пять секунд обед кончится и придёт начальник. Вы же не станете рисковать работой? В конце концов, Тане нужны учебники. Лёня взглянул на часы и сплюнул. Пора возвращаться на склад. Тёма и Степаныч пытались его успокоить, но он с ненавистью следил за Пронерским. Парень собрал доску, допил кофе и убрался на рабочее место. На пустом ящике осталась пепельница, из которой точился дым. Запах табака перебивал сырой аромат овощей. Домой его отпустили пораньше – он так разбил руку о шашечную доску, что боль стреляла в локоть и мешала работать. Всю дорогу он мечтал о том, как забьет все фигуры до единой в гнилую пасть Пронерского. Кроме того, этот ублюдок расскажет, откуда узнал про дочь. На работе он в его присутствии о подобном не говорил. Когда он заметил в прихожей чужие ботинки, сердце забилось. “Может, зять приехал,” – попытался он успокоить себя, но прилившая кровь жгла лицо, как нагретый на солнце металл. – Значит, не зять, – сказал он, когда вошел в спальню. – Дорогой! – взвизгнула Катя, прикрывшись одеялом от собственного мужа. Ее желеобразное тело блестело, как банка пива после холодильника. – Ты п-почему так рано? – Да вот… ручку ударил, – сказал Лёня злобно. Глазами он вперился в кабанообразного парня с бритой головой и маленькими глазами. – А ты… не скучаешь. – Леонид, – пробасил он. – Я всё объясню. Позвольте, Леонид-д… адекватно если рассуждать, то… любовь… ЛЕОНИД! – заревел он, когда в руке Лёни блеснул нож-бабочка. – Я… Последнее, что он помнил, прежде чем в голове взорвалась душная, влажная ярость, это визг жены и грохот табуретки – бритоголовый пытался убежать… или отбиваться… В себя он пришел от глухого стука. Лёня разлепил тяжелые веки. Голову резала боль, электрическими струйками отливаясь во всём теле. И.. кровь. Много крови. На руках. На ноже. В разрезе рубашки – багровая жидкость капельками усеяла жесткие волосы на груди. На джинсах теплилось очень большое пятно. В воздухе висел тяжелый запах кислого металла. Грохот усилился. – Мы выбиваем дверь! – заорали из подъезда. После пары чудовищных ударов косяк с треском вывернулся, и дверь рухнула на груду башмаков в углу прихожей. В воздухе повисла бетонная пыль. Два полицейских вошли с пистолетами в руках. – Твою мать… – протянул один. В спальне распласталась голая жена с пробитой головой. Палас вокруг ее грузной туши потемнел от крови. Ближе к выходу остывал бритоголовый с нелепо раскинутыми руками. В шее и спине чернели многочисленные раны. Алая струя медленно ползла по карему линолеуму к подошве полицейского. – Да он всё тут заблевал, – ахнул один из них. Два черных глаза смотрели прямо на Лёню. Он медленно поднял руки. Не хотел, чтобы один из глаз дернулся и плюнул свинцом ему в лоб. Когда его выводили на улицу, с лавочки поднялся Пронерский. – Ты прав оказался, – сказал полицейский и остановился рядом с ним. Лёня выглядел, как истощенный раб, но вслушивался в каждое слово. – У тебя чуйка будто. Спасибо за вызов. – Да вот… как предчувствие… – замямлил Пронерский. – Я знаю, что у него дома нелады… Сердечко как ёкнуло… Вы не боитесь, Ленечка.. Я о Танечке позабочусь, как смогу. Последние слова отдавали сталью. Лёня вспомнил, из-за кого пришел домой раньше. Гул в голове задрожал, как струна, и разорвался тысячью осколков. – Сука. Сука! – зарыдал Лёня. Нос потёк, корка из засохшей крови на щеке лопнула. – Нет! Не может такого быть, чтоб жизнь проще шахмат была! – Нет, может, – сказал Пронерский. – Ты либо игрок, либо фигура. Кем хочешь быть? Решать тебе. Пронерский закурил и пошёл к остановке под удивлённые взгляды полицейских. Может, Лёне показалось, но он услышал шепот. Нечто похожее на “шах и мат.” © Большой Проигрыватель